Буквально, или о чем может рассказать глаголица. Шрифты, написание букв — мы каждый день читаем книги, рекламные тексты и вывески. Обычно мы не обращаем внимания на то, как выглядит, как написана буква, каким шрифтом набрана книга, — а зря. Зря, потому что в истории шрифтов, в этих овалах, засечках и вертикальных черточках видна не только история одного языка или письменности, но история всей мировой культуры.
В том, как выглядит и влияет текст на человека, еще много неизученного и даже таинственного. Неодетые шрифты. Написанию этой статьи, помимо общих житейских обстоятельств, сопровождающих любого нерадивого исполнителя, мешало еще нечто. Это «нечто» уводило автора в туман нечетких размышлений, в литературную неуверенность, а иногда — на кухню. Нечто» тормозило мысль и носило автора по волнам абстракций, не предлагая необходимого для их материализации берега. Наконец «нечто» было вычислено. По умолчанию текстовая программа автору предлагала шрифт Calibri, плоская, рубленая графика которого постоянно толкала автора в жанр жалоб. Отсутствие в шрифте засечек у человека, воспитанного на «литературной» гарнитуре, получившего опыт чтения на гарнитуре «школьной», а потом космополитизированного «лазурской» антиквой и «обыкновенной» альдиной, вызывает чувство неодетости.
Но глаголица употреблялась вплоть до начала Второй мировой войны в некоторых поселениях Италии, где этим шрифтом даже. Нерешенность глаголического вопроса имеет своей причиной прежде всего одно обстоятельство – отсутствие в письменных источниках прямых указаний на автора глаголицы.
Шрифт без засечек для меня — это интеллектуал в бане: он, безусловно, и без одежд полон смыслов, но обнаженность его не позволяет сосредоточиться именно на них. Итак, мне пришлось вернуться к гарнитуре «Таймс», чтобы умудриться хоть как- то высказаться. В одном из медицинских отчетов однажды мне довелось вычитать примечательный факт о том, что китайцы, перенесшие инсульт, практически никогда не теряют речь. Иероглифическая моторика, вероятно, тренирует мозг таким образом, что речевая нагрузка на мозговые зоны распределяется несколько иначе, чем у народов, взращенных на алфавите. Это, безусловно, поле для рассуждений нейропсихологов, и я не рискну на него вступить, но сам факт того, что начертание в письменности меняет психические функции, очевиден.
Поиск начертаний. Когда сложный «органический» рисунок сужается до схематичного знака, уходит не только этимологическая почва. Исчезает материальность смысла. Буква становится пустой, условной и превращается в утилитарный эквивалент звука устного языка. Однако по написанному тексту мы никогда не вычислим его картавого автора, или шепелявого.
Предполагается, что именно глаголицу создал славянский просветитель св. Отображается даже если у вас нет этого шрифта на компьютере. А также. Кр. стр.Но для просмотра этой страницы глаголические шрифты не требуются.
Из них 37 относятся, собственно, к раскладке. Буквы глаголицы, расположенные в 1-м уровне, помечены. Шрифты, написание букв — мы каждый день читаем книги, рекламные тексты и вывески. Обычно мы не обращаем внимания на то, как.
Мне доводилось читать потрясающие тексты афатиков или глубоких аутистов — людей, совсем не имеющих способности к звуковой речи. Посему правы и те, кто приписывает создателям алфавитов алхимическую способность вычленять из хаоса действительности ее базовые элементы. Письменность стала вторым телом человека, и как всякое тело, она требует поддержания формы. Эпоха, мода, социальные игры и политика меняли «первое» человеческое тело, снаряжая его кринолинами, париками и корсетами. Все то же самое происходило и с письменами. Шрифт как сущность всегда разрывался между двумя своими назначениями — функциональной и духовной.
Поиск начертаний, казалось бы, «заказывался» прагматическими обстоятельствами: необходимость рукописного тиражирования породила скоропись, запуск печатного станка привел к неумирающей антикве, изменение бумаги, сокращение величины страницы, возникновение текстуальных жанров, разнообразие типов изданий — все это жесткой прагматикой вытягивало шрифт, сужало, рубило, ровняло, истончало и засекало гарнитуры. Но шрифт всегда оставался единицей культуры — единицей неявной, почти шпионской. Именно через шрифт контрабандой протаскивается подсознательное эпохи: словолитня Лемана, зараженная духом модерна, отливает «пальмиру», без которой Серебряный век если и состоялся бы, то не с таким флером разгульного предчувствия катастрофы; Пол Шоу, автор ар- нувошного семейства шрифтов Kolo, вдохновленный декораторскими опытами Климта и Альфреда Роллера, не мог и мечтать о том, что отрисованный Шехтелем логотип МХАТа застолбит за расслабленной округлой гарнитурой статус знака академической культуры. В должниках у шрифтов ходят идеологии: фашистских пропагандистов тянет к готике, а советских — к плакатному гермес- гротеску. Шрифт выполняет роль культурологической гильзы, по форме которой следователи устанавливают источник и цель арт- обстрела. Развитие алфавитов шло по пути так называемой демократизации. Путь букв — это путь в народ.
И началось все значительно раньше того, как Петр I повычеркивал азбучные дубликаты и подрезал графические излишества. Все началось с кириллицы, которая покорила своей чеканной простотой распространителей Слова Божия и вытеснила сложную глаголицу. Историки так и не сошлись во мнении, почему кириллица называется именем того, кто, скорее всего, создал глаголицу. Кириллическое торжество, конечно, тоже обязано политике: утопающий титаник Византии хватался за греческие буквы как за спасательный круг. Трудно предположить, какие бы зоны нашего национального мозга и с какой оригинальностью сформировала бы глаголица — этот геометрический шифр, прислонявший нас к руническим тюркам, евреям и хазарам. Мы предпочли взять то, что затем от нас вывезли монголы — наш письменный штакетник, угловатый набор вертикалей. Особые книги христианина.
Упрощение алфавита сопровождало собой разэлитизацию пользователя письменности. Сегодня невозможно даже смутно, условно представить себе, что значило в древних культурах среди полностью неграмотного населения владение тайной письма. С азбукой пришло к человеку овладение природой посредством слова.
У большинства народов письмо и чтение считалось священным, тайным искусством, составляющим привилегию жречества. Эта тайна давалась лишь избранным, очень немногим. Духовная жизнь предназначалась не каждому, к ней вели трудные пути — через посвящение и жертву. Раскрыть книгу как дверь в освещенную комнату, расшифровать загадочный семиотический ряд и по- свойски войти в искусственный и чрезвычайно сложный мир — это возвеличивало и давало власть.
Чем больше дифтонгов, дублирующих друг друга букв и графически хитрых знаков упразднялось из алфавита, тем короче становилось расстояние между господином и рабом. Последняя реформа русской письменности готовилась в 1. России. Но состоялась она в году 1. Закрепление классового различия в орфографии, дистанция между теми, кто знал, в каком месте «ять» заменяет «е», а «и с точкой» расходится с «и», были уничтожены в одночасье. Буква лишилась позиции знака привилегии, с нее сняли маркировочную нагрузку, как незаконную мигалку с автомобиля, и редакция газеты «Беднота» въехала во дворец.
Так началась история всеобщей грамотности — трагическое движение русской письменности к «олбанскому» языку и смайликам. Сегодня, когда сложная эмоция для своего предъявления прибегает к двубуквенному выражению «гы», мы наконец нашли ответ на вопрос, почему Православная Церковь не меняет своих книг. Чтение на церковнославянском — это не только служба Богу. Это служба исключительности положения христианина, пример верности его избранности, знак признания его непреходящей силы. Старая буква есть документ щедрой благодати, укрепляющей всякого, кто, собственно, за этим в храм и приходит.
Надо сказать, кириллическое развитие в ХХ веке отличалось целомудренностью. Советский взгляд на печать наложил на типографику ответственность за идеологическую дисциплинированность. Шрифтовой функционал в этом смысле был приближен к древним политическим миссиям русской грамоты, когда славянские князья стремились использовать книжность как средство укрепления своей власти внутри страны в условиях обычной для той эпохи междоусобицы и утверждения своего суверенитета. Социализм в отдельно взятой стране не мог не опираться на книжность, и, в общем, практически все упражнения в создании новых гарнитур сводились к целям многотекстового набора. Даже акцидентные гарнитуры, эти шрифтовые наряды для титулов и заголовков, создавались для разбавления текстовых «кирпичей» в многостраничной духовной пище самой читающей страны. Иллюстрации, иллюминирование, визуальное разнообразие были прерогативой альбомного типа изданий. В общем, можно сказать, что это было время торжества типографики.
Картинка» была идеологически чуждым средством коммуникации. Художники А. В. Щукин, Л. С. Маланов, М. Г. Ровенский, И. Ф Рерберг, помянутый мною В.
В. Лазурский потому и создали свои незаменимые «малановскую», «лазурскую», «новую журнальную» и «брусковую газетную», что особенно больше отплясывать было не в чем. Образцовый пример советского книжного искусства — это, конечно же, полоса набора: безупречный шрифт, логарифмически точные поля, хранящий зрение чтеца интерлиньяж, математическая гармония колонтитулов. Композиция из букв и бумаги, расцвет полиграфического минимализма, скромная роскошь библиофила — мало кто понимал в то гармоничное время, чем обернется эта подчиненная книжности (и толстожурнальности) типографическая культура для времени нынешнего. Свободу картинкам! Графическая «свобода» упала на нашу страну одновременно с перестройкой и ее кооперативами. Неожиданно выяснилось, что писать «Фирма „Огонек- супер- плюс‟ предлагает лучшие котлеты» буквально нечем. Латинических шрифтов — несколько десятков тысяч, кириллических — меньше раз в двадцать.
Каталоги немногочисленных российских разработчиков шрифта предъявляют всего около тысячи приличных кириллических гарнитур. Этот гигантский разрыв, сократить который не в силах никто, даже если в Сколкове откроют типографический отдел, производит свои катастрофические эффекты. Шрифты кочуют по пиратским дорогам, попадают в руки народных умельцев, мутируют, искажаются и превращаются в генетических уродов. Мало кто знает, что на государственной ценной бумаге, какой является, например, отечественная сторублевка, номинал набран пиратским и безграмотным вариантом шрифта «Эдвер. Готик».) 1. 99. 0- е годы перекормили нас «Бетиной Скрипт», эдаким детским наклонным письмом, призванным вызывать доверие у всякого прочитавшего призыв «Покупай наше», и, конечно, шрифтом «Трикси», имеющим экзотическую биографию.
Шрифт имитирует печать сильно изношенной печатной машинки.